Тот, что справа, спрашивает: «Ты откуда?». Поворачиваю голову к нему, отвечаю: «Из Москвы, естественно». Тот, что слева делает быстро лишний шаг, оказывается передо мной лицом к лицу и со словами: «Ненавижу москвичей!» сильно бьет снизу в челюсть.

Андрей Левин

ШКОЛА ШКОЛ

(продолжение. Начало в № 1/2023 и сл.)

ШКОЛА ОБЩЕНИЯ

ГУРЗУФ
Август 1959
Август 1960

Ударную часть каникул летом 1958 года, которые я провел в Аше, Вова Лыско провел в военном санатории «Фрунзенский», в крымском поселке Партенит. Это у северного склона знаменитой Медведь-горы, а Игорь Дудкин «дикарями» с родителями в Гурзуфе, у южного склона той же горы. Обоим там понравилось, поэтому, когда зашла речь о совместной поездке куда-нибудь на море летом 1959 года, то Крым, но только не Ялта, не вызвал возражений ни у кого. Компания составилась автоматически Толя, Вова, Эдик, я. Вот Эдик и настоял на местечке Карасан, это тоже поселок Партенит.

Карасан возник на месте усадьбы первой четверти XIX века, принадлежавшей генерал-лейтенанту и сенатору Андрею Михайловичу Бороздину (1765–1838). В 1820 году он заложил сохранившийся до наших дней замечательный парк. Бороздину наследовала его племянница, фрейлина Анна Михайловна, бывшая замужем за Николаем Николаевичем Раевским (1801–1842), младшим сыном героя Отечественной войны Н.Н. Раевского-отца (1771–1829). До революции поместьем владели потомки Раевских. В частности, Михаил Николаевич Раевский (1841–1893) сын Николая Николаевича-младшего и Анны Михайловны привёл сады и виноградники в образцовый порядок, завел питомники и коллекции плодовых и декоративных растений. Он же пригласил руководить постройкой на месте старого барского дома нового здания местного архитектора Карла Эшлимана (1808–1893). Это был швейцарец, проживший в Ялте более шестидесяти лет и разработавший первый план ее застройки. Здание сохранилось поныне, и известно как Дворец Раевских.

В эти прославленные самим Пушкиным места, в которых поэт провел несколько недель в 1820 году, во время путешествия с семьей Раевских на Кавказ, и отправилась наша компания. Мы были ровесниками Александра Сергеевича, и не в ссылке, а на каникулах, вопрос же, кто был свободнее, однозначного ответа не имеет. Зато любой из нашей четверки был, не посмею сказать выше, но значительно длиннее «солнца нашей поэзии». Который уж раз не удержусь от повторения: «Ну хоть так».

В Симферополь поезд пришел во второй половине дня. Пока добрались до Карасана совсем завечерело. Человека, с которым Эдик вел переговоры, не оказалось в наличии. Поздно вечером, можно сказать ночью, какие-то санаторские сотрудницы, пожалев нас, предложили переночевать в общежитии, а с утра уж заняться поиском жилья и способа пропитания.

Поместили нас четверых (Вовы с подругой с нами не было) в большую комнату, где стояло не меньше шести кроватей. Легли спать.

Среди ночи чувствую, ноги страшно чешутся, прямо огнем горят. Начал вспоминать, что я ел днем, из-за чего такая крапивница? Покрутился, покрутился, где туалет не знаю. Встал и в одних трусах пошел на улицу, вижу метрах в двадцати кто-то из наших около колонки мучается. Тоже в одних трусах и согнулся в три погибели. Одной рукой нажимает на рычаг колонки, а другой пытается достать до подставленной по струю ноги. Не могу вот вспомнить, кто это был, но скорей всего — Игорь. Кое как уняли жжение в ногах. Видим подтягивается кто-то третий из наших охладили и его. Возвращаемся в дом, все еще недоумевая, что же с нами такое.

Включили свет. Никаких больше сомнений и недоумений — нас жрут несметные полчища клопов. Тут же решаем, что первым катером мы с Игорем поедем в Гурзуф к его прошлогодней хозяйке или к каким-нибудь ее соседям. Найдем жилье и вернемся за остальными и вещами.

Часов в семь мы с Игорем уже стояли не верхней площадке лестницы, ведущей далеко вниз к пристани. Дорога от места нашего ночлега к этой площадке петляет по парку среди высоких столетних деревьев, не позволяющих видеть ни неба, ни моря.

И вот мы внезапно увидели море и небо в их величественной красоте. Мы будто бы взлетели над морем, оно оказалось далеко-далеко внизу. На линию горизонта мы смотрели буквально с высоты птичьего полёта. Под нами внизу по кромке небольшой бухты полукругом лежала узенькая полоска светло-серой гальки. Море начиналось еще более узкой полоской белой пены. Солнце было слева и сзади от нас, оно не могло ни слепить нас, ни помешать разглядеть, как меняется цвет моря. Сразу за полоской пены оно белёсо-зеленое, потом светло-зеленое чуть в голубизну, потом изумрудно-зеленое с примесью кобальта, потом темно-голубое и чем дальше, тем больше кобальта в цвете моря. А у самого горизонта в кобальт добавлялась капля фиолетового, так чтобы получался цвет спелого чернослива под его сизой пленкой. Над этим сложным многоцветием начиналось и нигде не кончалось абсолютно одинакового бирюзового цвета небо.

Взгляд налево сразу упирался в высоченные деревья, зато взгляду направо открывался вид на «самое красивое место на Южном берегу Крыма»¹. Видны вертикальные обрывы скалистого высокого берега, поросшего лесом, смыкающимся с парком из которого мы вышли. Композицию уравновешивает и объединяет могучая туша Аю-Дага², медведя, мордой припавшего к морю и задравшего в самое бирюзовое небо свой круглый зад.

Вид был восхитительно прекрасен, я запомнил его, хотелось бы надеяться, навсегда и вспоминал довольно часто, так что постепенно это стало для меня психотерапевтическим упражнением, способом избавиться от стресса. Когда какая-нибудь беда, неприятность или тревога не давали мне покоя, я вызывал в памяти вид на Карасанскую бухту, стараясь разглядеть ее в подробностях. Это помогало… Иногда!

Увы, этот волшебный вид тоже стал тем, «чего больше нет». На месте полоски гальки теперь бетонная набережная, в гладь бухты длинными гвоздями вбиты десятка полтора причалов. В довершение необратимых перемен из по-прежнему пышно-зеленых наверший скал повыторчали там и сям многоэтажные свечные огарки отелей. «Кабы только не этот мой девичий стыд, что иного словца мне сказать не велит…»³, нашёл бы я метафору и пожестче.

Посидели мы на скамеечке, посмотрели на бухту. Подошел беспалубный катерок и отвез нас в Гурзуф. На счастье, у прошлогодней Игоревой хозяйки освободился фанерный домик чуть побольше, чем те, что строят во дворах детских садов и раскрашивают в безумные цвета. Четыре кровати, или часть из них были раскладушки. Похоже, домик рассчитан был на романтическую пару, но почему бы не получать по сорок рублей в день вместо двадцати. Цена койко-места за сутки долго была неизменна — 10 рублей, независимо от географии: что в Крыму, что в Сочи, что в Сухуми.

Мы, не раздумывая, согласились, вернулись в Карасан, забрали свои вещи и всей командой переселились в Гурзуф.

Стоимость скромного месячного отдыха составлялась из расхода на железнодорожный билет — 500 рублей туда и обратно, 10 рублей жилье и 20 рублей пропитание — 30 рублей в день. Ездили мы почти на месяц, получалось полторы тысячи. Столько в месяц «на руки» обычно не получал ни инженер, ни учитель, ни врач в первые годы карьеры.

Оговорюсь, в Гурзуф мы ездили два лета подряд — после четвертого и пятого курсов. За давностью лет все события перемешались, и я почти никогда не могу уверенно утверждать, случился тот или иной эпизод в первую или вторую поездку. Тем более, что жили мы оба раза у одной и той же хозяйки. Хотя вот помню, что ко второму приезду старшую дочь хозяйки повысили до завпроизводством единственного в Гурзуфе ресторана, с названием, разумеется, «Гурзуф». В этом ресторане было две таких заведующих, работавших через день. В день, когда была ее смена эта дочь, проводила нас через служебный вход в маленькую комнатенку, в которой обедали сотрудники ресторана. Обед из трех блюд стоил всего 6 рублей с едока, которые мы отдавали из рук в руки нашей благодетельнице. Это была крупная удача, не только из-за дешевизны, но и из-за отсутствия очереди. Пока набирал предыдущую фразу, её имя — Валентина всплыло на поверхность из глубины памяти, если это и ошибка, то, надеюсь, простительная.

В дни, когда Валентина была выходная, мы обедали в столовой над пляжем. Там с часу до трех нужно было простоять в очереди не меньше получаса. Мы обычно высылали в очередь кого-то одного и подходили к кассе принимать подносы с оплаченными блюдами.

Гурзуф на границе 1950-х и 1960-х был небольшим поселком. Полоса берега длиной километров от силы пять от «Артека»⁴ до Международного молодежного лагеря «Спутник»⁵. И Артек, и Спутник — режимные территории, вход только по пропускам, по берегу через них прохода нет. В Гурзуфе — по берегу набережная Пушкина. Вверх от нее до шоссе круто поднимается одно- двухэтажная застройка. Улицы и переулки следуют только топографическим условиям и образуют несколько лабиринтов, каждый из которых похлеще Кносского, правда без минотавров. В середине этого беспорядочного скопища оазис — парк Центрального санатория Советской армии. Парк был заложен Петром Ионовичем Губониным (1825–1894).

Очень примечательная личность: до 33 лет, прямо как Илья Муромец, крестьянский сын, был крепостным, всего за три года до отмены крепостного права получил вольную и приписался к московскому купечеству, а не мещанству. Стало быть, не совсем Илья, не лежал на печи, а успел накопить необходимый капитал⁶. Начал с небольших строительных подрядов, постепенно стал железнодорожным магнатом, с капиталом 20 миллионов рублей, действительным статским советником, что позволило его сыновьям стать потомственными дворянами, кавалером пяти орденов Российской империи и пяти иностранных орденов. Был известен как меценат в сфере распространения технических знаний, финансировал строительство Политехнического музея в Москве, основал Константиновское техническое училище, тоже в Москве, заседал в совете Императорского высшего технического училища. Оно по сей день существует и носит имя Николая Эрнестовича Баумана. Кто бы сомневался, именем Губонина, что ли называть.

Выкупив в 1881 году имение, последовательно принадлежавшее дюку (герцогу) Арману Ришелье и его наследникам, а затем киевскому губернатору И.И. Фундуклею и его наследникам, П.И. Губонин построил новый курорт, состоящий из семи отелей, устроил набережную и собственно парк. Парк украшают скульптуры, выполненные отечественными и зарубежными мастерами. Он же оплатил постройку Успенского собора (1891), рядом с которым была похоронена его жена и где он завещал похоронить себя, что и было исполнено. Благодарные потомки в 1935 году сравняли храм и захоронения с землей. Прах супругов Губониных был перенесен на другое кладбище прихожанами снесенной церкви. Простите, но не могу удержаться: «Ну хоть так».

Среди отдыхающей публики большую долю составляли люди, ездящие в Гурзуф по многу лет подряд. Здесь заводились знакомства, завязывались романы и дружбы. Публика главным образом московская и ленинградская. На пляже были установлены четыре навеса на расстоянии метров 50–60 друг от друга. Назывались они тентами — первый, второй, третий и четвертый. Исторически сложилось так, что под каждым из тентов собиралась особая публика: под первым преимущественно собирались семьи с маленькими детьми, под вторым и третьим люди за тридцать пять и старше, под одним из них, не помню под каким, играли преферансисты. У офицеров из военного санатория был свой огороженный пляж, куда вход разрешался только по курортной книжке⁷. Впрочем, в хорошие месяцы август — начало сентября в хорошие санатории путевки доставались офицерам в звании не ниже подполковника, по тогдашним нашим ощущениям, людям древним.

Мы же оба августа тусовались под четвертым тентом среди студентов и не обремененных семьями выпускников институтов и университетов. Там главной фигурой, объединявшей несколько компаний вроде нашей, был Борис Красюк. Это был разносторонне талантливый парень, этакое олицетворение свободы, он до восемнадцати лет играл в волейбол за ЦСКА по юношам, то есть за юношескую команду клуба. Кроме средней школы он, по-видимому, окончил, или, по крайней мере, учился в художке, так называли средние школы изобразительных искусств. Работал он художником по костюмам, никогда не уточняя, где именно. Был артистичен в одежде, хвастал, что на нем нет ни одного предмета одежды отечественного производства. И это было почти правда. Он носил настоящие американские джинсы, но на удивление, у него не было приличных плавок, он плавал и загорал в обычных сатиновых черных трусах, презрительно называемых семейными.

Он родился лицедеем, артистом «разговорного жанра», мог уболтать любого и любую. Родись он лет на пятьдесят-шестьдесят позже, обязательно стал бы стендапером. Он хвастал, что у него в паспорте в шестом пункте (не путать с пятым пунктом — национальность!) было записано — художник, а не как положено, одно из пяти слов — рабочий, колхозник, служащий, учащийся, иждивенец⁸. Боря в лицах рассказывал и показывал, как он убеждал паспортистку вписать в документ именно слово «художник».

Во второй приезд он появился в Гурзуфе позже нас. Явился на пляж перед обедом. Разделся, увидев меня в море, бросился в воду и с криком «Друг мой голубоглазый!» по-собачьи подплыл и сходу громко пропел:

Я сижу на чердаке,
И фуражки не видать.
Поцелуй, @@@@@, кирпич,
Я работать не хочу!

Ну, так называемая частушка-нескладушка, не очень-то и смешная. Но в тогдашнем состоянии абсолютной, хотя и не сформулированной, уверенности в том, что все и всегда будет так же прекрасно, как в этот миг, заставило меня хохотать так, я чуть не захлебнулся. Боб же сиял довольный, что произвел впечатление, на которое надеялся. Борис был буквально набит пословицами, заготовками шуток, анекдотами и историями, и не помню, чтобы он хоть раз повторился.

В Гурзуф Борис ездил с подругой заметно старше его и с ее пяти-шестилетним сыном. Подруга, кажется, ее звали Мариной, была высокой красивой и элегантной дамой, очень нарядной, почти всегда во всем ослепительно белом. На нашу компанию она смотрела, как на стайку щенят. Под четвертым тентом она не появлялась, предпочитая общение с более солидной публикой.

Другим интересным гурзуфским знакомством была пара студентов ГИТИСа: Алефтина⁹ Константиновна Константинова (р. 1936) и Владимир Борисович Коренев (1940–2021). Тогда еще они не были женаты, а Коренев не был сексидолом значительной части женщин всех возрастов на шестой части земной суши. Он проснулся знаменитым через пару лет, после выхода в прокат на новогодние праздники в 1962 году фильма «Человек-амфибия», в котором он сыграл главного героя — человека с жабрами, Ихтиандра. Часть съемок проходила на южном побережье Крыма, в бухте Ласпи. Это на полдороги от Ялты до Севастополя. От Гурзуфа километров пятьдесят.

Однажды в обычном пляжном разговоре с Аллой я упомянул, что не так давно был шафером, на венчании одного студента ГИТИСа — Мельникова. Алла округлила глаза и выпалила: «Да он же у нас секретарь комитета ВЛКСМ!». Так прозаично объяснилось странное поведение молодожена в храме. Года через три в театре им. Станиславского, в котором служила пара по окончании ГИТИСа, поставили чеховскую «Чайку» с Аллой в роли Нины Заречной. И мы всей командой (Эдика, правда, не помню) были на одном из премьерных спектаклей с цветами. Уже без Эдика, четверть века назад упокоившегося на одном из лондонских кладбищ, собирались мы и в обновленный театр, называющийся теперь Электротеатр Станиславский, на бенефисный спектакль¹⁰, сыгранный Народным артистом РФ Кореневым и Заслуженной артисткой РФ Константиновой. Собирались-то собирались, да не собрались быстро. Теперь вот жаль, очень жаль. А вскоре пришел ковид, стало не до театров, ну а 2 января 2021 года не стало Владимира, ковид забрал его навсегда. Алла же жива (сегодня 16 марта 2023 года), дай ей бог здоровья и долголетия.

Жизнь в Гурзуфе была спокойно-однообразная: море, пляж, волейбол, танцы, время от времени алкоголь. Нерегулярно, ей-богу. Тогда не было ни морских развлечений вроде водных лыж, серфинга, полетов на параплане за катером, вообще ничего. Не было общественного зала для концертов, даже кинотеатра не было, если не считать открытого кинотеатра в парке. Не было портативных радиоприемников. Первый массовый (и приличный!) транзисторный приемник рижского завода VEF «Спидола» только появился в продаже в год нашей второй поездки в Гурзуф. О портативных магнитофонах никто и не слышал.

Поэтому, когда один из завсегдатаев Гурзуфа и четвертого тента молодой, но уже вот-вот собирающийся защищать диссертацию нейрохирург по имени Веня был избит неизвестными, это бурно обсуждалось на пляже. Веня, если я правильно помню его имя, был невысокий, тощенький кудрявый блондин, в высшей степени мирный и интеллигентный. Похож он был на актера Леонида Быкова, такой же нос уточкой, только худенький и прикус несовершенный. Правда, он был «слаб на выпивку», в обоих смыслах — принимал довольно часто, как и полагалось по тем временам хирургу, а приняв незначительную, казалось бы, дозу, пьянел весьма заметно.

Так вот, компания молодых людей жестоко его избила. Говорили, что щека у него была разорвана так, что коренные зубы оказались видны «с улицы». Считалось, что такая рана могла быть нанесена только кастетом. Говорили еще, что эта компания кучкуется вокруг приехавшего на каникулы сына начальника военного санатория, курсанта Ленинградского высшего военно-морского инженерного училища имени Ф.Э. Дзержинского. Начальник военного санатория, никак не меньше, чем полковник, в малюсеньком Гурзуфе — «царь, бог и воинский начальник»¹¹. Соответственно сыночку позволено приблизительно всё. Пока в России ещё никогда не было по-другому.

Мне, да и всем было это «до … дверцы», как тогда говорилось. А ведь зря. Вот и «прилетело», как говорится теперь.

Как-то вечером отправился я на танцы один, почему это случилось, не помню. Может быть, даже пошли мы вместе, да я зацепился за одну девушку. Маленькую, складненькую, сильно загорелую в ярком алом платьице в крупный белый горох и на каблуках. Пригласил я ее, потанцевали, проводил ее до места, откуда приглашал. Девушка одна, ни подруг, ни кавалеров. Стал рядом, пригласил на следующий танец. Так весь вечер и провели в приятных разговорах. Девушка оказалась москвичкой, через день ей уже надо было возвращаться домой, а в Москве ее ждал жених и скорая свадьба. Должно быть, когда включили утесовское «Что сказать вам, москвичи, на прощание…»¹² ребята пошли домой, а я пошел провожать партнершу. Проводил, иду по середине узкого асфальтового шоссе, круто поднимающегося от набережной на гору к шоссе Симферополь — Ялта. Настроение великолепное, на мне белая рубаха, накрахмаленная до хруста в прачечной на Малой Пироговской, доволен собой. Как там у Маяковского: «Иду красивый, двадцатидвухлетний»¹³, мне, правда, двадцать один тогда было.

Слышу снизу недалеко за мной компания человек пять, довольно громкая, но не оборачиваюсь. Вдруг громко кричит кто-то: «Беги!!». Не меняю аллюр, иду, как шел. Слышу двое догоняют, иду все в прежнем темпе. Догнали, идем рядом плечо к плечу, один слева, другой справа. Оба моего роста и возраста, разве на год помоложе. Тот, что справа, спрашивает: «Ты откуда?». Поворачиваю голову к нему, отвечаю: «Из Москвы, естественно». Тот, что слева делает быстро лишний шаг, оказывается передо мной лицом к лицу и со словами: «Ненавижу москвичей!» сильно бьет снизу в челюсть. Замаха я не видел, и не знаю, бил он с правой или левой, но апперкот ему удался вполне. Я потерял сознание на время падения и очнулся, только ударившись задницей об асфальт. Очень быстро встал на ноги убедился, что их пятеро и, не раздумывая рванул к дому вверх по дороге.

Что может быть смешнее бегущего лебедя, не с гусем же себя сравнивать. Я бежал изо всех сил, вытянув вперед шею сколько возможно. Не хотел запачкать кровью рубаху. А она текла из рассеченного подбородка не так, чтоб очень сильно, но и не слабо. Когда понял, что погони нет, достал носовой платок сложил его во много слоев, прижал и пошел в темпе, которым начал эту памятную вечернюю прогулку.

Видя, что я отделался буквально «малой кровью», друзья не выразили особого сочувствия. Сказали, мол, тебе «беги», ну и надо было бежать. Хотя, если честно, то не представляю себе ни Вову, ни Игоря бегущими сломя голову, только от крика какого-то тупого урода. А Толю представляю не иначе, как едва очухавшимся после падения и немедленно бросающимся в неравный бой со всей оравой и, разумеется, весьма сильно побитым, «возможно, ногами».

А вот кто от всей души мне сочувствовал, так это Борис. Целый день водил по пляжу, требуя опознать моих обидчиков и затем восстановить справедливость. Я же, действительно, не запомнил лиц, напавших на меня юнцов. Тем более на пляже, на ярком солнце, где голые люди выглядят совсем иначе, чем одетые при тусклом свете луны.

Я оказался в ситуации, схожей с ситуацией моей бабушки, которую в 1918 году привезли в Гжатск из пригородного села Столбово в уездную ЧК на очную ставку с плененными участниками так называемого кулацко-эсеровского мятежа. За неделю до этого восставшие заставили ее, сельскую учительницу с тремя детьми (четвертого, младенца оставили с нянькой в учительском доме), идти впереди толпы вооруженных восставших, по мосту через реку Алешня. Они опасались, что по ним будут стрелять из пулемета с противоположного берега. На счастье, ни пулемета, ни пулеметчиков там не оказалось.

В ЧК бабушке предъявили нескольких мужиков, все с бородами, одеты примерно одинаково, по-деревенски, довольно испуганных, те-то, что вели ее по мосту, были в кураже. Она сказала, что не может никого узнать. А через много лет говорила мне, что кого-то она может быть и видела, а может быть и нет. И «не взяла грех на душу». Так и я, может, и подозревал одного нагловатого парня, но греха на душу брать не хотел.

На память об этом инциденте у меня остался шрам на подбородке и слегка обломившийся зуб, называемый в народе «бабкой». Теперь, через шестьдесят с лишним лет бритья, я постепенно соскоблил шрам, а вот зуб, хотя по-прежнему торчит в верхней челюсти, не нарастил некогда утраченный кусочек. Зато некогда торчавший соседний эмалевый бугорок поистерся, и разница стала почти незаметна. Все проходит, как было выгравировано давным-давно на одном знаменитом перстне.

Интересно, что гурзуфские знакомства не продлевались в московской жизни. Помню только несколько случаев. Вова произвел ошеломляющее впечатление на девушку Таню, хорошенькую изящную юную блондиночку. И когда нам уже в Москве для вечеринки понадобился магнитофон, он уговорил ее дать нам под честное слово магнитофон «Мелодия», он же МГ-56. Так вот за магнитофоном мы ездили с Вовой вдвоем. При весьма умеренных размерах 420х420х210 мм он весил 24 кг и стоил 2900 тогдашних рублей. Как говорили, это был цельнотянутый Philips. Впрочем, это же говорили и о магнитофоне «Комета» того же Новосибирского завода «ТочМаш». Такой я уже инженером купил за 250 новых рублей. Он весил только 14 кг, и двух людей для переноски не требовал.

Таня жила в огромной коммунальной квартире прямо над популярным тогда рестораном «София» на пощади Маяковского. Там мы не раз и не два бывали, это было относительно недорого и очень вкусно. Там мы гуляли на свадьбе Игоря, года три-четыре спустя. Потом дом перестроили и место хорошего ресторана занял вредоносный Макдональдс. А магнитофон мы с благодарностью вернули в целости и сохранности через пару-тройку недель, и опять вдвоем.

Боря Красюк мелькнул в моей жизни еще раз года через четыре после Гурзуфа, когда я уволился из наладки, перестал ездить по командировкам и начал готовиться к экзаменам в аспирантуру. Тогда мы с Игорем решили частным образом начать изучение английского языка. Борис сосватал нам свидание с каким-то «известным всей Москве» светилом в области английского, работавшего то ли в МГИМО¹⁴, то ли МИДе¹⁵, то ли там и там. Мы были приглашены к этому человеку в его квартиру на Автозаводской.

Это был мужчина, лет за сорок элегантный такой несоветской элегантностью, типа, односолодовое виски, сигара и аскот¹⁶. Вроде Бориса Ноткина, известного в свое время телеведущего на московском городском телеканале, по совпадению, специалиста по американской, разумеется, англоязычной, историографии.

Условия, им предложенные, ни по деньгам, ни по времени занятий не подходили нам обоим категорически. Но каков Боря, сразу откликнулся и предложил лучшее из возможного. Дай ему бог, если он жив, а если нет, пусть ему зачтется.

(продолжение следует)

Примечания

¹ Билборд с такой надписью стоит (стоял?) в парке санатория «Карасан».

² Аю-Даг — гора на южном побережье Крыма между Гурзуфом и Партенитом. Правильное, но не применяемое (!) написание Аюдаг. В переводе означает Медведь-гора.

³ А.К. Толстой (1817–1875), «Поток-богатырь» (1870):

Шаромыжник, болван, неученый холоп!
Чтоб тебя в турий рог искривило!
Поросенок, теленок, свинья, эфиоп,
Чертов сын, неумытое рыло!
Кабы только не этот мой девичий стыд,
Что иного словца мне сказать не велит,
Я тебя, прощелыгу, нахала,
И не так бы еще обругала!

⁴ «Артек» — международный детский центр. Находится. в Гурзуфе. В советское время — самый знаменитый пионерский лагерь СССР и визитная карточка пионерской организации страны.

 «Лагерь-санаторий в Артеке» (первоначальное название детского центра) был создан в 1925 году. В настоящее время один из самых крупных в мире комплексов детского отдыха.

⁵ «Спутник» — структура ЦК ВЛКСМ, предназначенная для организации молодежного и студенческого туристического обмена между СССР и странами, находящимися в союзных с ним отношениях.

⁶ Для купцов самой низшей III гильдии тогда требовался объявленный капитал не менее 500 рублей серебром и ежегодный гильдейский взнос 1% от объявленного капитала.

⁷ Курортная книжка — маленькая тетрадь размером обычно А6, содержащая основные сведения о клиенте санатория: ФИО, год рождения, назначенные процедуры, режим дня, полученный инвентарь и пр.

⁸ Военнослужащие паспортов не имели, у них был специальный документ, удостоверение личности военнослужащего.

⁹ Алефтина — так это имя написано в статье Wikipedia и на сайте Электротеатра Станиславский, в святцах есть только Алевтина, но в жизни Константинову звали и зовут Аллой Константиновной, как знаменитую Народную артистку СССР Тарасову (1898–1973), Героя социалистического труда и пятикратную лауреатку Сталинской премии.

¹⁰ Премьера состоялась 26 февраля 2015 года.

¹¹ Любимая поговорка моего дяди, Владимира Константиновича Радивилина (1913–1985, участника и инвалида Великой Отечественной войны, специалиста станкостроителя, лауреата Сталинской премии (1949). Мне не удалось найти первоисточник, кажется, это одна из пьес А.Н. Островского.

¹² Песня «Дорогие мои москвичи» музыка Исаака Осиповича Дунаевского (1900–1955), слова Владимира Захаровича Масса (1896–1979) и Михаила Абрамовича Червинского (1911–1965) была специально подготовлена и исполнена Леонидом Осиповичем Утесовым (настоящее имя Лейзер Иосифович Вайсбейн) (1895 –1982) и его дочерью Эдит к 800-летию Москвы в 1947 году. Этой песней Оркестр под управлением Л.О. Утесова заканчивал свои концерты. Почти всегда ее ставили или исполняли перед закрытием на танцплощадках.

¹³ Владимир Владимирович Маяковский (1893–1930), «Облако в штанах» (1915).

¹⁴ МГИМО — Московский государственный институт международных отношений.

¹⁵ МИД — Министерство иностранных дел.

¹⁶ Аскот (Ascot, произносится Эскот с ударением на первый слог) городок в 40 км от Лондона. На городском ипподроме «Ascot Racecourse» ежегодно в конце июня проходят скачки «Royal Ascot». Шелковые шейные платки были почти обязательной принадлежностью костюма джентльмена при посещении этих скачек в викторианскую эпоху. После первой мировой войны вышли из моды. В конце прошлого века опять вошли в моду на четверть века, но похоже, манера вообще не носить никакого галстука побеждает.

НАРВА

Июнь 1960

Преддипломная практика была у нас в июне, стало быть, сессию сдвинули на май. Общего руководителя у нас не было, считается, что преддипломной практикой руководит руководитель дипломного проекта. Мой руководитель доцент Баранов и в голову не брал меня и мой проект. Вовин же руководитель проекта по фамилии Кислый, был директором крупной монтажной организации «Центрнергомонтаж», в которой работало несколько тысяч сотрудников, я думаю, и не подозревал пока о Вовином существовании, хоть и читал в нашей монтажной группе С-4М курс монтажа паровых турбин. Примерно треть группы должна была ехать на строящуюся Прибалтийскую ГРЭС¹, в нее мы с Вовой и попали, а Игорь поехал «в другую сторону²».

По приезде выяснилось, что практиканты могут быть приняты на работу, но без зарплаты, а если они хотят получать зарплату, то стипендию за этот месяц у них вычтут в институте. Все, кто получал стипендию, то есть все кроме нас с Вовой, выбрали вариант не устраиваться на работу. Напомню читателю, то был период, когда выплата стипендии определялась не академическими успехами, а среднедушевым доходом членов семьи. Так что большая часть нашей подгруппы просто пробалдела всю практику в эстонском городе Нарва. Такой команды, как в Черепети на этот раз не сложилось.

Мы же с Лыско были приняты на работу слесарями-монтажниками третьего разряда. Надо знать, что первый и второй разряды существовали только в теории. Нижняя ступенька иерархии на монтажной площадке — как раз третий разряд, а высшая — седьмой. Пятый разряд — уже слесарь высокой квалификации, а седьмой — это экстра, не в каждой бригаде такой был.

К нашему приезду первый блок Прибалтийской, как она тогда называлась, а не Балтийской, как теперь, был уже пущен. Работали мы на монтаже второго блока. Поручалась нам самая примитивная работа. Мы или отмывали от ржавчины небрежно хранившиеся детали и крепеж, или вырубали прокладки. Нам выдавали фланец для образца или не слишком тяжелую арматуру и листы прессшпана³ или паронита⁴, два зубила и два молотка. Сидя на деревянных чурбачках и положив лист прокладочного материал на такие же чурбачки, мы вырубали плоские кольца и отверстия в них. Пробойников разного диаметра для вырубки отверстий одним ударом у нас не было. Разметку для вырубки делали, положив лист на образец и обстукивая так, чтобы острые кромки оставили на нем отметины. Ни разу мы не участвовали в установке нами изготовленных прокладок куда бы то ни было. Изредка нас привлекали ненадолго что-нибудь разгрузить, погрузить или перетащить.

Только один раз довелось нам присутствовать при по-настоящему ответственной монтажной операции — центровке роторов турбины и генератора и раззенковку за один проход отверстий под болты в полумуфтах полужесткой муфты, соединяющей роторы. Я нашел в сети фото турбинного цеха Прибалтийской ГРЭС, на котором видна двухпоточная часть низкого давления, подшипники и муфта. Крышка цилиндра и кожух муфты сняты. Все как тогда, шестьдесят три года назад, когда мы это видели своими глазами.

Станцию построили в четырех километрах от города. Сам город показался неухоженным и не имеющим собственного индивидуального лица. Он очень пострадал в войну, и не был восстановлен. Обе крепости Нарвская на левом эстонском берегу и Ивангородская на правом российском берегу были в руинах. Старинный центр города был разрушен почти полностью и о восстановлении его в прежнем виде речь не шла. Сейчас кое-что восстанавливается, например, отреставрирована ратуша, крепости (будем справедливы — обе!), но многое утрачено навсегда.

Жили мы в городке строителей и монтажников в бараке странной архитектуры, вроде американского мотеля — вход в каждую комнату не из длинного общего коридора, а с улицы, правда без туалета и душа. Туалет и умывальники по традиции — на улице, благо на дворе июнь, лето. Так что у нас с Вовой было преимущество перед остальными сокурсниками, после каждой смены мы мылись в станционном душе, а вот брились по утрам на улице. Рабочие же, особенно те, что помоложе, брились в предбаннике душа у раковин, над которыми были повешены зеркала.                                                                      Стройка — это всегда неидеальный порядок, поэтому душ был как бы предварительный, не окончательный. Входная дверь открывалась в коридор административного здания по которому непрерывно сновали люди обоих полов. А дверь одинарная, без тамбура, который в подобных помещениях должен бы предусматриваться. В один из дней у такого зеркала брился молодой эстонский парень. Вошедший русский рабочий оставил за собой дверь настежь открытой. Продолжающий бриться говорит с характерным эстонским акцентом, который так любят пародировать эстрадные артисты:

— Закройте дверь, пожалуйста.

— А ты, чё боишься?

Совершенно спокойный, но убедительный ответ все с тем же акцентом меня, не могу подобрать слова, не поразил, нет, а задел, зацепил:

— Нет, я не боюсь, но это, может быть, кому-то неприятно.

Я подумал о себе, вот ты «русский интеллигент в третьем поколении», а такая простая, естественная мысль не пришла тебе в голову. Видно трех поколений недостаточно. Прав сэр Редьярд: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись»⁵. Может быть, лет через сто или двести?

Но вернемся из душевой в общагу. Мы переодевались и на автобусе отправлялись в город. Не каждый день, но часто ужинали мы в ресторане. Если не ошибаюсь, назывался он незатейливо — «Нарва», неизвестно, город или река. Нам было обещано заплатить за месяц рублей по 700 тогдашних, так что могли себе позволить. Пили мы очень умеренно, а ели вкусно.

Было в этом провинциальном эстонском заведении нечто слегка несоветское, и еще, может быть, нерусское, заграничное, не так явно, как в Дзинтари, например, все работающие в зале были женщины, но все же. Ни в одном районном городе на другом берегу Нарвы не подали бы вам эскалоп на ломте поджаренного пшеничного хлеба, а на левом берегу и дальше хоть до Ламанша — да. Последний штрих. Почти каждый раз мы ужинали в одно время с парой из двух дам, в возрасте за сорок, ярких крашенных блондинок с нарумяненными щеками и с утрированными бровями и ресницами. Прямо выдранные страницы из «Черного обелиска» или «Трех товарищей»⁶. Мы с Вовой ужинали после работы, они, судя по всему — перед.

Не помню сколько у нас было выходных три или четыре⁷, но в один из них съездили мы в Нарву-Йыэсуу, курортный поселок при устье реки Нарва. Тогда это было довольно пустынное место. Был хороший солнечный день, но мы не купались, в июне там море холодное. Подумал еще, надо было Петру Алексеевичу, если не в Таллине, то тут столицу основывать, на песках, среди соснового бора, а не на болотах в дельте Невы.

Еще одна история случилась на этой практике. Начать придется издалека. За два года до практики в Нарве, с 18 марта по 19 апреля 1958 года в Москве прошел Первый международный конкурс имени П.И. Чайковского. Соревновались пианисты и скрипачи. Среди пианистов победителем стал американец Вэн Клайберн (1934–2013), тогда его имя произносилось и писалось по-русски как Ван Клиберн, и сейчас опять тенденция к возвращению такого написания почему-то набирает силу. Совершенно неожиданно это стало эпохальным событием в музыкальном мире и вышло далеко за пределы этого, скажем прямо, довольно узкого круга поклонников фортепьянного искусства, если сравнивать его с кругом поклонников футбола. Гениальная одаренность двадцатитрехлетнего американца, малоизвестного даже у себя на родине, и абсолютно неизвестного за пределами США, была столь очевидна профессионалам, любителям и даже профанам вроде автора этих строк, что он в один день стал и долгие годы оставался звездой первой величины на небосклоне искусства игры на фортепьяно. Его явление придало конкурсу новое, существенно большее значение, чем то, на которое рассчитывали организаторы⁸.

На волне всеобщего признания и несомненного успеха Правительство СССР постановило впредь проводить этот конкурс регулярно каждые четыре года с постепенным расширением программ. К пианистам и скрипачам в разные годы прибавились виолончелисты, вокалисты и духовики. Так и случилось, в 2019 году состоялся XVI конкурс, смещенный на один год, чтобы не собирать в Москве одновременно любителей футбола и классической музыки. Объявлено уже и о XVII конкурсе, который пройдет летом 2023 года в Москве и Питере. К сожалению, в 2022 году Московский международный конкурс в связи с событиями в Украине был почти единогласно исключен из Всемирной федерации международных конкурсов, в которой он благополучно состоял более полувека, с 1971 года. Как он пройдет, на данный момент неизвестно.

Вернемся все же в лето 1960-го года. Спустя два года после московского триумфа Клиберн приехал в Москву на гастроли в качестве всероссийского любимца глубоко благодарного Москве и России, что они первыми оценили его по достоинству и открыли двери в «зал славы». Ему предоставили коттедж в Доме творчества союза композиторов в Рузе, на берегу реки Москвы, для отдыха и подготовки к концертам. Там среди прочего он общался с Людмилой Алексеевной Лядовой (1925–2021), которая сыграла ему свой концерт для фортепьяно с оркестром. Она откровенно писала своей маме, что он не столько слушал ее музыку, а как профессионал больше следил за ее руками⁹. Новости о гастролере из Америки сообщались и по телевидению, и по радио, в печати и даже в киножурнале «Новости дня», который крутили перед художественными фильмами в кинотеатрах и клубах. Предполагались долгие гастроли, включавшие концерты в Москве, Ленинграде, Киеве и в столицах закавказских республик. Так и мы узнали, когда по телевидению покажут его концерт. В общаге телевизора не было, надо было с кем-нибудь познакомиться и набиться в гости на этот вечер. Вова с идеей согласился, но я понял, что особо напрягаться он не станет, придется мне постараться.

Трансляция, по-видимому, должна была состояться 13 или 16 июня в один из двух Ленинградских концертов. За несколько дней до передачи пошли мы с Вовой в городской парк. Там в белые ночи раза три или четыре в неделю на открытой танцплощадке собиралась вся незамужняя и неженатая Нарва. Выглядел я девушку, пришедшую на танцы без сопровождающих, пригласил на танец. Пригласил на следующий, отказа не последовало. На третьем, помнится, танце, когда мы уже представились друг другу, спросил есть ли у нее дома телевизор. Объяснил, что мол мы два московских студента здесь на практике, очень хотели бы посмотреть и послушать Вана Клиберна, а в общаге телевизора нет. Не могла бы она, если это удобно, пригласить нас домой на этот вечер. Девушка согласилась. Вот уж не знаю, собиралась ли она сама смотреть телевизор в тот вечер или нет.

В назначенный день пришли мы с Вовой в стандартную пятиэтажку в маленькую двухкомнатную квартиру. В большей комнате накрыт стол, для чая: скатерть белая, чайник, печенье-варенье, чашечки-ложечки, все как у людей. С полчаса вели мы светскую беседу с родителями девушки, сама она больше помалкивала. Потом начался концерт, прослушанный всеми в полном молчании. Мне помнится, это был сольный концерт маэстро, без сопровождения. Когда концерт закончился, мы поблагодарили хозяев и ушли. Скоро практика подошла к концу, и мы с легкими сердцами поспешили домой. И по пути нас ждала встреча, какие бывают только в очень плохих фильмах.

Возвращались мы через Питер, приехали утром, оставили вещи на Московском вокзале и отправились бродить по городу. Где мы побывали в тот день, совершенно не помню, но часов в шесть-семь вечера оказались на Невском, где-то между Владимирским и Лиговским. И надо же случиться такому совпадению: прямо на том месте лицом к лицу встречаемся с Игорем Дудкиным. Вероятность такой встречи ноль, а вот поди ж ты! Как и почему это случилось теперь не выяснить, потому что из трех участников события двое напрочь забыли о нем. А я, который прекрасно помнит, как мы пошли в ближайший к месту встречи ресторан, ныне не существующий, называвшийся или «Москва», или «Московский». Как прекрасно мы поужинали, не отказывая себе и в алкоголе. И как «гусарство» плавно превратилось в «кавалергардство»¹⁰, и как, когда на сцене появился цыганский ансамбль, возглавляемый импозантным солидным усатым цыганом, снявшимся относительно недавно вышедшем фильме из времен Гражданской войны¹¹, я отобрал у друзей три-четыре десятирублевки и заказал ансамблю «Разлуку»¹². Они с чувством сыграли, и я душевно пообщался со скрипачом, ему было приятно, что его кинообраз «народ» оценил и запомнил.

А вот как мы очутились в одном купе я не помню. Было ли это купе в купейном вагоне или в плацкартном — тоже. Денег заплатить за постель у нас не оказалось, спали на голых лавках или скамьях, не знаю, как это правильно называется. Ранним утром перед самой Москвой выяснилось, что у Игоря остался один рубль — как раз два билета на метро тогдашними деньгами. Большинством голосов мы с Вовой постановили, что этот рубль Игорь отдает нам, а сам он вполне может дойти пешком, благо от Комсомольской площади до его Большого Козловского идти четверть часа¹³.

¹ Прибалтийская ГРЭС — первая тепловая электростанция из трех, составляющих Нарвский энергетический комплекс (НЭК), на горючих сланцах, добываемых в Кохтла-Ярве (Эстония). Строительство начато в апреле 1956 года. Первый блок электрической мощностью 100 МВт, пущен в декабре 1959 года. Проект предусматривал установку 8 таких турбогенераторов. В настоящее время НЭК состоит из Балтийской, Эстонской и Ауверской электростанций общей установленной мощностью 2 870 МВт.

² «Дан приказ: ему — на запад,
 Ей — в другую сторону…» —
первые строки песни «Комсомольская прощальная», текст Михаила Васильевича. Исаковского (1900–1973), музыка братьев Дмитрия Яковлевича (1899–1978) и Даниила Яковлевича (1905–1954) Покрасс; 1937.

³ Прессшпан — тонкий плотный и прочный картон, материал для уплотнения разъемов маслопроводов и узлов, соприкасающихся с маслом.

⁴ Паронит — плоский композиционный уплотняющий прокладочный материал, изготовляемый путём вулканизации и вальцевания под давлением смеси, состоящей из асбеста, каучука и порошкообразных наполнителей (каолин, магнезит, глинозем и др.). Применяется для уплотнения разъемов паро-и водопроводов при температуре до 250 или 450^оС в зависимости от марки.

⁵ Первая строка «Баллады о Западе и Востоке» (1889) Джозефа Редьярда Киплинга (1865–1936). Киплинг не был пэром, и строго говоря, не должен был так титуловаться. В знак исключительного уважения это не возбраняется. Называют же полицейского сержанта, «офицер».

⁶ Названия романов немецкого писателя Эриха Марии Ремарка (1898–1970). До Второй мировой войны в России был издан один его роман «На западном фронте без перемен». Роман «Три товарища» на немецком вышел в 1936 г., на русском в 1958 г.; «Черный обелиск» в 1956 г. и 1961 г. Романы были очень популярны в годы моего студенчества. Ремарк и в 2022 году был четвертым в списке самых издаваемых на русском писателей с общим тиражом 718 тыс. экземпляров.

⁷ Субботы стали выходными днями только с 7 марта 1967 года.

⁸ Если верить С.Н. Хрущеву, то вопрос о присуждении первой премии Клиберну решился в кабинете его отца Никиты Сергеевича Хрущева. М.А. Суслов предлагал разделить первое место между американцем и советским пианистом Власенко, а Е.А. Фурцева и заместитель министра культуры Кафтанов считали, что такое решение погубит репутацию конкурса навсегда. Н.С. Хрущев поддержал их.

⁹А посмотреть было на что. Существует специальное методическое пособие «Преодоление пианистических трудностей в фортепианном концерте Людмилы Лядовой».

¹⁰ «Гусарство в ресторанном зале! И даже, кажется, какое-то кавалергардство! Фу! Держал себя как купец второй гильдии!» — И. Ильф, Е. Петров, «Золотой теленок», гл. XXXIII (1931).

¹¹ Поиск в сети по эпизоду определить название фильма результата не дал. Подозреваю, что это была киноверсия пьесы «Любовь Яровая»

¹² «Разлука» — песня, считается народной, по-видимому, автор популярной мелодии — Степан Иванович Давыдов (1777 — 1825). Автор текста неизвестен.

¹³Если верить картам Google, что по Орликову, что по Каланчевке — одинаково 1,2 км, 16 минут пешком.